– И чего же он хочет?

– Полной амнистии, господин полковник. И возвращения его оружия.

– Всё?

Тюремщик замялся:

– Сапоги тиснёной кожи с золочёными пряжками, и ещё это... Как бы... Бабу с баней.

– Что?!

– Наоборот. Прошу прощения. Баню, говорит, хочу. С бабой. Обязательно из «Разных фей» пригласите, говорит.

Начальник городской стражи господин полковник Хаукстейн встал из-за стола, прошёлся по кабинету. Затем обратился к подчинённому:

– Вечером пришлю к тебе. Покажут бумагу с моей печатью. Выпустишь этого... Понял?

– Понял, господин полковник. Слушаюсь!

– Сапоги и одежду для него тоже привезут.

– Размеры, стало быть, сообщить?

– Не нужно. Я знаю... Иди пока.


***

В дверь постучали. Пышногрудая дварфийка что-то проворчала во сне и перевернулась на правый бок. Светловолосый дварф за пятьдесят положил на прикроватный столик трубку, тихо встал, прошёл к двери. Спросил шёпотом:

– Чего надо?

– Это я, – послышалось с другой стороны.

Дварф вздохнул, подтянул исподнее и открыл. В коридоре стоял ещё один бородач, но одетый, причём дорого, но строго. Таких рыжих, как он, наверное, не сыскать было во всей Пандоре.

– Утро уже. Собирайся. Позавтракаем, – произнёс гость.

Через пять минут оба сидели за накрытым столом в лучшем эркере борделя «Разные феи». От зала их отделяла плотная штора, но дварфы знали, что сегодня там, вместо обычных пьяных догуливающих посетителей и фей разных рас, сидят пятеро опытных стражников.

– Слушай, Хаукстейн, – отодвигая пустую тарелку и придвигая к себе кувшин зелёного вина, заговорил светлый, – мог бы меня сюда не возить. При тюряге ж баня для охранников есть. Позвали б мне туда девочку. Неловко как-то перед хозяйкой, а? Вчера вечером твои держиморды всех клиентов ей распугали. Да и куда дешевле бы вышло.

– Ещё я в тюрьму девок не заказывал. Совсем там, в камере, мозги сгнили? А, Кьярваль?

– Твоими стараниями. Или забыл?

– Сам виноват. Столько народу положил.

– Ты тот народ знал не хуже меня. Забыл, может, как они развлекались? Напомнить?

– Я всё помню. Но ты не судья. И тем более не палач! И не бессмертный герой, которому простили бы подобное. Благодари Творца, что не колесовали тебя публично, на глазах у всех твоих знакомых!

Кьярваль поскрёб светлую бороду, достал трубку. Набил, раскурил от свечи, стоявшей на столе.

– Ладно. С Творцом я сам как-нибудь... Тебе спасибо за Милашку-Берси. Не поскупился, я это ценю.

– Сапоги подошли?

– Да. Отличная кожа. Благодарю. Ты же знаешь, я хорошую обувь...

– Завязывай.

– Ладно. К делу?

– Пора б уж, – холодно ответил полковник.

– Хорошо. В тот месяц, когда ты меня закрыл, я много узнал об охоте, которую устраивал эльфийский лорд Аллунард. Но вот где он прятал вещи своих жертв, так и не выяснил...

– Правильно. Надо ж было сначала спрашивать, а потом кишки ему разматывать.

– Может, и надо было. Да кто ж тогда знал, что за вещь ему в руки попала?

– Я.

Кьярваль поморщился:

– Ага. Только ты не делал ничего.

– Я искал доказательства! – стукнул кулаком по столешнице Хаукстейн.

Светловолосый дварф тоже повысил голос:

– Пока я твою работу делал!

На шум появились стражники из зала, готовые защитить начальство.

– Всё нормально. Идите, – велел бойцам полковник, и продолжил, когда те вышли. – Дальше давай.

– Так вот. Я знал, что эта курва, лорд, стало быть, оставляла себе сувениры. Трофеи. Мелкие вещицы, принадлежавшие жертвам. Но жертвами редко были богатые пандорцы, и я посчитал, что ничего особо ценного там всё равно нет. И плюнул.

– Так. Дальше что?

– Дальше я резал лорда Аллунарда, его гостей и охрану. Но кое-кто сбежал... Потом ты меня поймал. Потом я узнал, на кого та сволочь предпоследний раз охоту устроила. Потом суд, меня закрыли... Ты закрыл. И вот, десять дней назад в наш блок подселили новенького. За мелкий грабёж. Человек. На работах я его увидел. Боится заключённых и страх свой скрыть не может. Ясно, что долго ему в тюрьме здоровье не сберечь. И ему это ясно. А мне его лицо сразу показалось знакомым... но, хоть убей, не мог вспомнить, откуда. Третьего дня проснулся, и как по лбу дали! Точно, думаю, это один из ловчих господина, курва, Аллунарда. Полтора года назад ушёл от меня.

Полковник чуть подался вперёд:

– О как. И что ты?

– А что я? Говорить с ним начал. Сказал, мол, он парень славный. Мол, я его, если что, от местного контингента отгорожу. Короче, стал его другом лучшим. За два дня узнал всё, что тот сам знает.

– И он знает, где лорд трофеи хранил?! – полковник Хаукстейн вскочил.

– Нет, – ответил Кьярваль, остужая пыл начальника стражи. – Но кое что есть.

Рыжий дварф сел. Подлил себе из кувшина, выпил.

– Не тяни.

– Про трофеи этот ловчий ничего не знает. Но он рассказал, что лорд частенько ходил на городское кладбище. Наше, местное. Охрана его, и среди них пару раз этот самый ловчий, стало быть, оставалась в отдалении. Лорд входил в древний склеп, отпирая дверь тяжёлым ключом.

– И?

– Да, Хаукстейн, засиделся ты в кабинете. Мозги не хуже чем в камере стухли? Кого эльф может навещать в склепе? Много ль эльфов хоронят своих в склепах? Тем более лорд...

– Да понял я, понял! Что за склеп? Чей?

– А оружие моё где?

Полковник покачал головой:

– Нет, Кьярваль. Сначала мы разберёмся с делом. Потом официальное помилование. Тогда уж я и оружие тебе отдам... И кстати. Я ведь могу и сам у того парня про склеп спросить.

– Уже не можешь...

Рыжий стражник помолчал, потом спокойно спросил:

– Ты что, совсем охренел? Рассчитываешь на помилование после того, как убил заключённого?

– Сам ты... Не я это. Кто-то из нашего блока, но не я. Думаю, тюремщики тело сегодня утром найдут.

– И ты не при делах? Только честно.

– Я сказал деловым, что ловчий этот – крыса. Стучит вам и вообще гнилой тип. Мне там вера и уважение. Как пить дать, его уже подрезали.

– Ты его под заточку поставил, что бы только ты один про склеп знал?

– Что? Да это вообще ни при чём. Эта падла для лорда дичь загоняла. Девок молодых собаками травила! Детей!

– Ладно, ладно! Я понял... Ты доел?


***

– Ну как? – спросил Кьярваль, когда полковник сел рядом, на борт фонтана, изображавшего трёх героев, нашедших когда-то место для основания города. Каменные ходоки зачем-то лили воду из фляг в погасший костёр.

– Никак, – ответил Хаукстейн, оглядывая городскую площадь. – Судья не даёт разрешение. Нет, видите ли, достаточных оснований для осквернения захоронения аристократа из древнего рода людей.

– Какого рода? – притворился удивлённым Кьярваль.

– Древнего.

– А-а... Бывают у людей и такие, да?

– Бывают. И судья тоже из такого.

– Курва.

– Оскорбление судьи. Штрафом карается. А у тебя денег нет. Значит в яму.

– В другой раз.

Помолчали, глядя на солнце, висящее над самыми крышами. Наконец, светловолосый дварф поднялся.

– Слушай, Хаукстейн, а пусти-ка меня погулять? До завтра.

– Куда собрался?

– А в кузню заглянуть какую-нибудь. Пока не закрылись. Подберу железку хорошую. Потом схожу на склеп посмотреть, одним глазком.

– Даже не думай. Без разрешения нельзя.

– Какой же ты...

Полковник тоже встал.

– Ну? Какой?

– Нудный. – ответил Кьярваль.

Сбоку послышалось:

– Господа, позвольте?

Дварфы обернулись. К ним шёл эльф в расшитой золотом тунике. На пальцах вельможи сверками самоцветами несколько перстней.

– Вы ведь полковник Хаукстейн? Верно? – заговорил незнакомец, приблизившись. – А вы... Вас зовут Кьярваль. Это ведь вы убили лорда Аллунарда?

Стражник кивнул:

– Всё так.

– Позвольте представиться, Лорд Киэльной. Нам надо поговорить. Прошу вас, идёмте.

Когда они втроём ушли подальше от площади, эльф, оглядываясь по сторонам, зашептал:

– Вы ткнули палкой в сонный улей, господин полковник. И теперь осы недовольны.

– А можно без вот этого вот? – перебил Кьярваль.

– Можно. У Аллунарда остались друзья. Вы же не думали, что уничтожили тогда всю компанию? Без него некому организовывать... к-хм... охоту. Но теперь, когда вы просите дозволения на вскрытие склепа, эти господа волнуются. Мало ли, что вы можете там найти? Вдруг нечто, их компрометирующее?

Светловолосый дварф выругался.

– Богохульство. Плети, штраф или яма, – напомнил Хаукстейн, затем поинтересовался у эльфа. – Зачем вы нам это говорите?

– Хочу помочь.

Дварфы переглянулись. Полковник пожал плечами, Кьярваль спросил:

– Почему?

– Потому что я лорд.

– Не вижу логики. Судья со товарищи из ваших.

– К сожалению, да, – согласился Киэльной. – Но, по моему мнению, они позорят сословие. Благородства, кое должно быть у аристократа, у этих господ нет и в помине.

– Хорошо, – кивнул стражник. – И чем вы готовы помочь?

– Информацией. Сегодня ночью они вскроют склеп. Думаю, у них есть ключ.

– Ещё один штраф запиши на меня. Я сейчас ругаться буду...

– Погоди. Дай подумать.

– Чего думать? Ты понимаешь, что будет?

Эльф тронул полковника за рукав:

– Мне нужно идти. Прощайте.

Когда лорд скрылся за поворотом, Кьярваль снова заговорил:

– Понимаешь, что будет? Нельзя этого допустить! Опять будешь думать, пока поздно не станет?

Хаукстейн высказался на три штрафа и две ямы, сжал кулаки.

– Буть по твоему. Идём на жальник. Вдвоём. Дело больно уж... деликатное.

На небе загорались первые звёзды.


***

За оружием Кьярваля заходить не стали. Боялись опоздать на кладбище. Полковник отдал ему нож, сам остался с небольшим шестопёром. К склепу подошли, когда было уже совсем темно. Внимательно осмотрев засыпанные опавшей листвой камни перед тяжёлой дверью, решили, что внутрь давно уже никто не входил.

Спрятавшись в кустах, дварфы стали ждать. Сильно заскучать не успели. На гравийной дорожке заскрипели чьи-то шаги. К склепу приблизились трое. Один, закутанный в плащ, сгорбился над дверным замком. Пара мгновений и раздался пронзительный скрип ржавых петель. Другой, высокий и тонкий, вошёл в чёрный проём. Последний, держа руку на мече, висевшем на поясе, бдительно вглядывался в ночь. Подкрасться не было никакой возможности.

Выскочив из кустов, Хаукстейн бросился на мечника. Кьярвалю достался тип в плаще, который тоже выхватил нож.

Противник стражника оказался очень серьёзным бойцом. Рыжий дварф тут же получил по рёбрам. Вскользь, но весьма болезненно. Кьярваль справился со своим быстро, но тут из склепа появился худой. Он был невооружён, зато бросался какими-то шипящими и дымящими искрами. Воспользовавшись тем, что светловолосый дварф на мгновение отступил, сбивая пламя с бороды и рубашки, колдун во всё горло заорал:

– Сюда! Засада!

Наконец, Хаукстейн достал мечника. Шестопёр раздробил тому лицевые кости. Высокий попытался бежать, но получив ножом под левую лопатку, упал и задёргал ногами, разбрасывая мелкий мусор. Со стороны кладбищенских ворот донеслись крики:

– Быстрее, быстрее, мать вашу! Вы двое, налево!

К склепу бежало не меньше десятка врагов. Дварфы, один сильно обожжённый, второй истекающий кровью, не сговариваясь, кинулись в склеп. В темноте, под низким каменным потолком стоял стол. На нём были разложены кольца, серьги, дешёвые амулеты, два зеркальца, маленькая шкатулка... А ещё детская кукла, выцветшая шёлковая ленточка, нефритовая заколка для волос и много другой мелочи. Хаукстейн схватил невзрачного вида камешек на кожаном шнурке. Выскочили на улицу.

Их брали в полукольцо.

– Давай туда! – бросил Кьярваль и перехватил нож левой рукой. – Уходи. Я их задержу.

Спокойно, уже не торопясь, наклонился за мечом, валявшимся рядом с трупом без лица. Прижался спиной к склепу. Успел ещё глянуть на качающиеся кусты, в которых скрылся полковник. Потом появились враги...


***

Кьярвалю когда-то говорили, что перед смертью видишь всю свою жизнь. Может у кого и так, но он, прислонившись спиной к холодной каменной стене склепа, истекая кровью в окружении пяти свежих мертвецов, увидел только фрагмент из детства.

Они с Хаукстейном, совсем дети, ещё друзья, стоят в храме Творца. Священница Уппсала читает проповедь. Как всегда, проповедь увлекает без остатка. Как всегда, в храме полно дварфов... Служительница Творца рассказывает об артефактах и реликвиях. Потом приглашает гостя – странствующего священника, истинного защитника веры. Тот показывает прихожанам неприметный камешек, который носит на простом кожаном шнурке. Говорит, что этот осколок вылетел из-под первого удара первой дварфовской кирки, дарованной горному народу самим Творцом. Говорит, что ему оказали огромную честь, позволив носить этот камень с собой. Что с помощью этой реликвии он лечит дварфов от самых тяжёлых недугов... Собравшиеся слушают, чувствуют благоговейный трепет, ощущают силу, исходящую от священного осколка, и никто не подозревает, что через много лет странствующий клирик будет убит. Убит жестоко и без особенных причин, просто для забавы... А раса дварфов чуть не утратит могущественный артефакт.

Потом над Кьярвалем кто-то наклонился. В свете звёзд блеснула сталь, и светловолосый дварф умер.


***

– Вергун! Подь сюды скорей, Вергун. Гляди-кось.

– Боги милостивые... Мяртвяк. А кровишши-та вокруг. Не иначей, не один он тута помёр-та.

– Похоже. Токмо его бросили... Вергун! Склеп-та, склеп открытай!

– Тьфу-тьфу. Тякать надыть, Мокша! Это его нежить задрала. Из могилы поднялась и загрызла!

– Дурень ты, Вергун. Какая ещё нежить, кады в том месяце герои всё проверили? Думается мне, што он с дружками склеп-та разграбил, да добро не поделили. Вот они его и убили. Стражу звать надыть.

– А вот сам ты дурень! Страже нынче не до дварфа энтого, никому не известного. Не слыхал што ль, што ночью-та было, Мокша?

– Не.

– Господин Хаукстейн посередь ночи в храм ихнего дварфьего Творца пришёл. Так пришёл, што скорей приполз. В крови весь, белый, молоко будто. Кто его эдак, то неведомо. Там он, в храме стал быть, и окочурился. От кровной потери. И навроде драгоценность великую священникам отдал.

– Брешешь!

– Сам слыхал, как патрульные утром о том говорили.

– Дела-а. Значит, новый у стражи начальник будет. Помяни моё слово, Вергун, станет теперь хужее... А слышь-ка?

– Ну?

– Сапоги-та у его, гляди, дорогие. На наше сторожево жалованье таких не купишь. Понимашь, я к чему? Потом скажем, што босым нашли.

– А делить как? Одному левый, другому правый?

– Ну... Продадим. От крови отчистим, и на рынок снесём. Помоги-ка!

– И впрямь, сапоги знатныя. В суму их суй... А-а! Тьфу ты, тьфу-тьфу! Мокша, да он живой, кажись! Глазом дёрнул.

– Точно. Живой... Слышь, дварфишше? Ты кто? Где находисси, знашь? Говорю, звать тебя как?

Светловолосый дварф в окровавленной, изрубленной одежде медленно поднял голову, затем сел. Морщась, словно от зубной боли, огляделся по сторонам. Сказал:

– Я... Я не помню.