— Госпожа Юн-Юса, госпожа Юн-Юса! Госпожа Юн-Юта преставились…
— Как?! Да что же это такое, за что это нам! Месяца не прошло, как отец… а теперь…
— Не плачьте, госпожа Юн-Юса. Они прожили долгую жизнь вместе, вместе и ушли… Ну что же вы, госпожа Юн-Юса? Ну… ну… ну не плачьте!
— Прости, Тын-Джу, прости… и ты не реви, прошу. Не дело, если господин Юн-Дус увидит, правильно?
— А вы не скажете?
— Как же я скажу, Тын-Джу? Как же у меня язык повернется — сказать? Бабушка молчала, мама тайну хранила, а я скажу?
— Дело ваше, госпожа Юн-Юса, дело семейное. Да только неправильно это! Незнание не может быть благом! Боги нас не для того создали…
— Зачем ему знать, Тын-Джу? Думаешь, если бы он схоронил дочь, Юн-Юву, а потом схоронил внучку, Юн-Ысу… а потом…
— Ну что вы, госпожа Юн-Юса!
— Не утешай меня, Тын-Джу, ты ответь… лучше, если бы завтра он посетил бы обряд прощания? Бабушка рассказывала — после смерти прабабушки он чуть руки на себя не наложил. Хочешь, чтобы он узнал, что он не только жену, он и дочь пережил? И внучку? Что он и меня переживет?
— Не знаю я… да только не могу я так, разве можно о таком молчать?
— А разве можно о таком сказать? Лучше возьми нож… Вот, возьми нож, Тын-Джу. Перехвати половчее, вот так, да… а теперь пойди в мастерскую и вонзи его господину Юн-Дусу в спину!
— Да что за страсти вы говорите, госпожа Юн-Юса! Как же я могу…
— А как я могу? Не всякое знание во благо, есть такое, что и убить может…
— Простите, госпожа Юн-Юса… Я-то, дурочка, вам и так нелегко, а я еще спорить вздумала… Простите… Вы ко мне всегда по доброму, а я вас без ножа…
— Я знаю, нелегко тебе, Тын-Джу… Я знаю… Ты же не нашей крови, Тын-Джу, тебе не обязательно обманывать. Я еще молода, возьму другую воспитанницу… Не буду тебя неволить, Тын-Джу.
— Госпожа Юн-Юса, вы мне как мать, как бы я без вас жила? Да и господин Юн-Дус, как без него, он же столькому меня научил! И… я люблю механизмы, мастерская мне дом родной! Как же я уйду? Как же я вас брошу?
— Спасибо, Тын-Джу… Спасибо.

«Спасибо, госпожа Юн-Юса, за доброту спасибо, за тепло спасибо, спасибо, что воспитывали, как родную», — думала Тын-Джу на обряде прощания.
Их семья могла позволить роскошную бальзамацию, но Тын-Джу, исполняя волю мачехи, оплатила ресомацию. Женщины этого рода предпочитали исчезать из жизни как можно незаметнее…
Не ей, Тын-Джу, было менять установившийся порядок.
Она достала из нагрудного кармана часы на цепочке, дареные господином Юн-Дусом еще Юн-Юве и с тех пор бережно передававшиеся из поколения в поколение от матери к дочери. Тын-Джу, как и Юн-Ыса, как и Юн-Юса, получила их на двадцатисемилетие. Для нее это был знак высочайшего доверия: ее окончательно приняли в семью. А через год она начала подменять Юн-Юсу, которой становилось все сложнее скрывать свой возраст.
Пора было идти. После обеда господин Юн-Дус ждет свою дочь, чтобы она помогла ему разобраться с заказами.
Юн-Дус перестал стареть после того, как справили его стошестидесятилетие. К тому времени у него уже были проблемы с кратковременной памятью. Он забывал уже отмеченные день рождения дочери и жены, не сразу мог сказать, какой на дворе месяц и число.
Однако когда дело касалось работы, его память была крепче, чем у двадцатилетнего юнца. Он, с помощью дочери, внимательно следил за открытиями в магии, в технике, за политикой, продолжал оставаться самым лучшим магомехаником города. Много в Пандоре хороших гоблинов-магомехаников, но господин Юн-Дус был не просто хорошим, он был лучшим из лучших. Он был Мастером. Очень многое из новейших открытий было его авторства, его механизмы не знали износу. Были у него и свои секреты...
Сильная близорукость исправлялась очками и более сложными приборами, легкая дрожь в пальцах с лихвой компенсировалась опытом, хотя не слишком важную и сложную работу он перекладывал на плечи дочери.
Или той, что заменяла дочь.
После смерти жены он жил затворником, буквально поселился в мастерской, заглушая боль работой, и доверял дочери все контакты с внешним миром. Все дела с городом тоже вел при ее посредничестве. Иначе его бы не удалось уберечь. Наверное, это была удача.
Госпожа Юн-Юса говорила, что Тын-Джу самая талантливая из всех них и что, видать, это также великая удача, что своих детей у Юн-Юсы не было. А еще было то, о чем госпожа Юн-Юса молчала, но Тын-Джу все равно это понимала, читала во взглядах и жестах госпожи Юн-Юсы.
Госпожа Юн-Юса надеялась, что Тын-Джу тоже окажется Мастером, и тогда часы перестанут менять хозяйку.
В доме Тын-Джу позволила себе слабость: обняла свою дочь, Юн-Асу, чтобы поплакать с ней вместе, отвести душу.
Потом умылась.
Сменила траурное платье на яркое, зеленое, пошитое по старинной моде.
Спустилась в сад, прошла по тонкой тропинке к мастерской. Глубоко вздохнула, взялась за тяжелое железное кольцо, постучала в дверь три раза — как было заведено еще Юн-Ювой.
— Привет, дочка! — Сказал седой гоблин, поправил тяжелые очки, которые так и норовили сползти с его длинного носа. – Как ты? Не заболела ли? Чего-то ты бледновата сегодня.
— Да вот, спалось сегодня плохо, папа. — Тын-Джу заставила себя улыбнуться. — Но это ничего. Не беспокойся. Все хорошо.