Мёртвая ночь – с 54-го на 55-й день холодного месяца – ночь, когда, обычно, наиболее холодно, и когда принято не гасить в домах огонь каминов, свечи и лучины. В богатых городах стража следит за кострами на перекрёстках и площадях. Этой ночью особенно легко даётся некромантам их магия, некоторая нежить наиболее агрессивна. Пандорцы стараются не выходить из домов.
    Календарь Пандоры

***
    Был только полдень, когда ясновельможный пан Добромир собрал у стены Ратуши десятников стражи. Те кутались от вьюги в тулупы, дули на руки и переминались с ноги на ногу; в то время как воевода Республики ходил вдоль их нестройного ряда туда-сюда в шубе и скрипел по снегу юфтевыми сапогами. Он был даже по своим добромировым меркам почему-то невесел:
— Так, значит, слушать сюда, олухи, оборванцы и бездельники! У вас сегодня замечательный шанс загладить косяки перед нашенской с вами Республикой.
    Воевода дернул поседевшими моржиными усами и важно кашлянул.
— Посвящаю в курс дела кратко. Для дураков и им сочувствующих. Сегодня канун Мертвой ночи, и в ее время будет представляться особая опасность для нашенских с вами граждан. Опасность эта колдунского происхождения, так что пес ее знает, и распинываться о ней долго не буду. То ли какие-то демоны прорываются, то ли еще что…
— Некроманты, пан воевода! — вмешался тучный десятник Воротислав, — и с ними нежить.
— Да хоть чудовища из реки Белой повылезают! Это сути дела не меняет. Важно вот что: вам, со своими отрядами, предписывается патрулировать улицы города с заката и до рассвета, подозрительный люд скручивать, ежели что громыхнет, виновников задержать до выяснения обстоятельств, нехроматов всяких уничтожить, мне немедленно сообщить. Дело это все нешуточное, так что помимо обычного оружия каждому отряду в распоряжение поступает по огнемету с огненным зельем на пять выстрелов, бутылочки с освященной водой и амулеты. Применять рачительно и бережливо, ведем учет!
    Кто-то из десятников усмехнулся, некоторые зевали от скуки.
— Предупреждаю ваши вопросы. Костров в этом году не будет, нашенский с вами дорогой Совет опять жлобится. Поэтому вам щедро дают по переносному осветительному прибору, известному в народе как фонарь. Фонари, как водится, казенные, и ежели кто посеет, того прибью сразу же! Чтоб не мучился. Есть вопросы?
— Пан воевода, а новые тулупы-то нам наконец выдадут? Эти уже совсем прохудились, а холод невмоготу.
— А кому, Микула, сейчас легко, когда хвинансирование не подымают… По делу есть вопросы? Нет? Ну, тогда, значит, распределяю… Есиф на Вечевой площади, Гневко на Торжище, Воротислав?
— Ась?
— Раз ты по нежити такой знаток, то со своими хлопцами топаешь сторожить улицу Дохлую да кладбище!

***
    Адепты некромантского Ордена Плоского Червя: Жив, Крив, Здебор и Светко — сидели в Тронном Зале Обители (избе магистра) и ждали прихода начальства. Обсуждали житье-бытье свое некромантское, неторопливо пили горячий сольвейгский чай с вареньем и сушками. На печи жеманно дремал, сопя, упитанный черный кот с белыми лапами и брюхом. А за окном выла вьюга…
    Магистр Всесвет, как всегда, нагрянул неожиданно. Он был при параде, в своей самой темной робе с прикрепленными серебряными бирюльками. Был он особо мертвенно бледен (адепты даже подумали, что он побелкой лицо вымазал) и с мешками под глазами, из-под капюшона торчала черная челка. Магистр отряхнул с робы снег и сказал замогильным голосом:
— Братья мои, черная полоса в жизни нашего Ордена закончилась. Я разработал план, который точно не провалится!
    Адепты встревоженно переглянулись. Эта фраза не предвещала ничего хорошего.
— Как вы знаете, сегодня Мертвая ночь. Время, когда небесные светила находятся в особом положении, и наша магия особо могущественна… ну, по крайней мере моя. Вам медведь на “дух” наступил. Так вот, в эту ночь, согласно моим расчетам и купленному на рынке гороскопу, потоки энергии будут сильнее обычного. Даже такие бездари и бездельники, как вы, способны действовать в таких условиях… я по крайней мере надеюсь.
— Между прочим, — заявил адепт Жив, — вы меня зря зовете бездельником. Я на днях мертвого гусака пытался поднять. И он даже пошевелил лапкой.
    Всесвет закатил глаза и горько вздохнул, а Здебор отвесил товарищу подзатыльник.
— Мне вас давно разогнать надо… — пробормотал магистр. — Ладно, забудем об этом. Что от вас требуется: прийти на городское кладбище на закате. Как обычно, в балахонах. Обо всем остальном позабочусь я сам, проведу все необходимые ритуалы и прочту заклинания. А вы будете смотреть и запоминать… возможно, даже дам попробовать мертвяка поднять. Может, хоть так из вас выйдет что-то путное.
— А мы там обязательно нужны, Магистр? — неожиданно спросил Крив. — Просто ночь нехорошая. И кладбище к тому же. Что, ежели предков разозлим, и они сами по себе пробудятся?
— Да-да, — поддержал Светко. — Нежить ведь и без некромантов как-то подымается. Вдруг мы на такую напоремся, и поминай, как звали…
— Позорники, — перебил магистр Всесвет. — Вы ученики-некроманты и боитесь нежити?
— Ну… когда мы деда Ярослава поднимали, сердце чуть не хватило. С тех пор вон маленько трушу.
— Ага, он так зубами лязгал. Тут уж забоишься!
    Магистр, верно, хотел было устроить скандал с последующим запусканием в воздух чайника, банки с вареньем и кота, но вдруг Жив, самый старательный из Ордена, пискнул и отвлек внимание на себя.
— Пан магистр!
— Чего еще?!
— Вы же вроде сегодня хотели посох у ростовщика выкупить?
— Какой еще посох?
— Ну… тот, который вы месяц тому назад за полсольва заложили. Срок-то поди исходит!
    Магистр, стремительно теряя грозный вид, чертыхнулся.
— Хм, и правда ведь... срок-то закончился, последний день остался… а рожа-то та гоблинская, небось, еще и выкуп повысила… Пойду я и в самом деле посох верну, пока не стало поздно. А с вами, балбесами, я еще поговорю! И только попробуйте на кладбище не прийти!
Всесвет погрозил кулаком, поправил балахон и вышел в сени. Ему вслед донеслись слова учеников:
— Магистр, вы только губы на эту Мертвую ночь гуталином не мажьте. Вам не идет.

***
    Из всего бесчисленного разнообразия беловодских кабаков, шинков и корчм Любавин трактир был самым популярным, престижным… да и приличным. Потому десятник Воротислав ничуть не удивился, когда встретил свой отряд коротающим время у мастерицы Любавы.
    Три стражника-краснокафтанника, только завидев командира, почтительно встали.
— Ребят, хорош уже чаи гонять, — пробормотал тучный десятник, после чего заметил за ножкой стола подозрительную бутылку. — И это тоже…
— Ну, а чего нам еще делать, — ответил низкорослый и носатый, с суетливо бегающими туда-сюда глазками. — Все равно распоряжений нет, читай выходной.
— Теперь, Вторак, есть. Усатый нас посылает сторожить кладбище.
    Вторак при такой вести срочно потянулся за бутылкой. Другой стражник, тощий как тростинка, веснушчатый и курносый, побледнел и забеспокоился:
— Кладбище? Так сегодня же это… Мертвая ночь. Мертвяки шастают, некроманты, все такое…
— Да мне и самому это все не нравится, Веселин. А Усатый, мол, ты ж по упырям всяким знаток, будешь хотя б знать, кто тебя убьет. Тьфу…
— Нехорошо это все. Мы ж не подготовленные почти…
— Есть отряды какие-нибудь рядом? — спросил Вторак, — Ну, на случай, ежели случится что?
— Ближайший патруль рядом с Храмовым холмом будет проходить, не подоспеют. Так что надеемся только на себя.
— Плохо дело… Слава, а костры как в том году хотя бы будут? — с надеждой спросил Веселин. Ее последние крупицы тут же безжалостно развеяли.
— Если бы. Выдали масляный фонарь, хотели еще огнемет, да вот только оказалось, что огненное зелье нерабочее. Его в сырых погребах хранили, оно и испортилось… Кстати…
    Воротислав достал три деревянных амулета, на которых были неумело накарябаны лики. На двух из них были какие-то неизвестные беловодцам гоблинские божества. На третьем — покровитель рыболовства Речной Дед.
    Стражники были озадачены щедростью Воеводства:
— Эээм, а это-то нам как поможет?
    Вторак съязвил:
— Ну, если восстанет из мертвых пойманная рыба, с Речным Дедом может и свести...
    Третий стражник, двухметровый детина, в это время флегматично доедал борщ, не вслушиваясь в разговор и устремив взгляд куда-то в бревенчатую стену.
    А на улице уже вечерело.
— Ребят, давайте пойдем что ли, — растолкал сидевших Воротислав, — Темнеет на улице, пора в патруль. Слышь, Стойко, дожевывай свою свеклу уже…

***
    Народу у Любавы почти не было. Когда стража собрала свои пожитки и ушла, в трактире осталось только два дварфа. Вообще-то и им следовало поскорее разойтись по домам, пока сумрак не опустился на Беловодье. Да вот только они, перебрав спиртного, то ли потеряли счет времени, то ли начисто забыли, какая именно ночь на дворе.
    Стоит отметить, мастерица Любава предпринимала попытки их выпроводить. Только настойчивость даже такой во всех отношениях достойной женщины не могла одолеть упорство жаждавших напиться вдрызг дварфов — и они, победители в противоборстве, продолжали глушить кружки одну за другой…

    Были они не простые забулдыги, коих в Беловодье полно, а важные и уважаемые лица местной дварфийской диаспоры. Господин Ирги Бьярнарсон, достопочтенный глава клана Камнезубов, и отец Гринольв, духовный наставник оказавшегося на чужбине народа, настоятель храма Творца. Потому поведение у них было соответствующим статусу. Вместо песнопений с лихим подыгрыванием на стянутом с ноги сапоге они чинно-мирно обсуждали общественные, экономические и политические проблемы и вели деловые беседы… Пусть и с увеличением градуса беседа все сильнее рисковала перейти в первую категорию.

— Сумасшедшие времена настали сейчас, Гринольв, — задумчиво протянул Ирги, дварф с русой бородой до груди. — Вихри всякие враждебные летают, чума ходит по городам, в трактирах пиво подорожало, и стали его разбавлять водой.
    Седобородый Гринольв осушил досуха кружку и авторитетно заявил:
— Это все Творец гневается, я так думаю! Решил Он нас всех крепко проучить, а потому бедствия на нашу голову наслал и пиво ухудшил. Прогневали мы Его сильно.
— И чем это мы Его так прогневали?
— А тем, что дварфы измельчали. Все остальные-то в мире так остались, а из-за нас все катится в пропасть! Последняя опора мира сломалась! Сам посуди, какой у нас молодняк стал убогий. Мы-то в их годы десять бочек залпом выдували и еще могли до дома дойти прежде чем отрубиться, баранов ели целиком жареными с копытами и рогами, и камнебол в наше время был… ух! А сейчас от дварфов одно название. Смотреть смешно.
    Пока Гринольв увлеченно рассказывал о падении дварфийской цивилизации, Ирги успел храпнуть еще одну кружку.
— А еще мы раньше были самодостаточные. Смотрели мы за всей Пандорой с гор и плевали, что о нас другие народы говорят. Мы выше их всех себя считали! А сейчас что? Каждый дварф к человеку лезет, требует уважения, писульки в Совет пишет… будто б эльф истеричный, тьфу!
И знаешь, чем измельчание закончится? Тем, что бабы начнут мужиками помыкать!
    Ирги поперхнулся элем.
— Неее, ну это уж небылицы совсем. Не бывает такого!
— А я тебе говорю, они станут указывать нам, что делать. Подать то, принести это, а мы и будем рады прислуживать. Это еще во Второй Эпохе мудрые старцы предвещали!
— Оно, может, где и случится, но до Беловодья точно не дойдет. У нас тут крепко схвачено, что и зачем. Последний оплот старого дварфийского мира… Дварфы у нас последние всамделишные. Взять хотя бы жинку мою, Хильму. Золото, а не жинка. С таких картины надо писать. Суровая, как десять быков, но по утрам рассол подает и такие ребрышки жарит, что загляденье просто!
Говорила, она, кстати, утром...
— Что говорила?
— Не помню. Важное что-то... хотя не-е, вспоминаю кажись...
    Ирги Камнезуб внезапно выпучил глаза и схватился за голову.
— Вернуться мне надо. До закату. Трезвым! А то скалкой отмутузит так, что пожалею, что на свет народился!
    С этими словами он схватил полушубок и полетел на улицу...

***
    По продуваемым студеными ветрами, заметенным снегом улочкам Беловодья шагали четыре фигуры в черных балахонах и накинутых поверх них полушубках. Шли фигуры быстро, притоптывая и приплясывая — замерзали.
— Надо было, братцы, в демонопоклонники идти, — протянул Светко.
— Это почему еще? — поинтересовался Здебор.
— Не надо за мертвяками в такую холодрыгу шастать. И еще оживлять потом, в такой буран, коли не замерзнешь. А демона, его можно призвать где угодно, да хоть в своей хате, не слезая с печи. В тепле, в уюте...
— Неее, демоны всякие условия ставят. Обхитрить хотят, да и вообще, используют тебя для своей потехи. Не ты его хозяин, а он твой… с мертвяками же по-другому. Подымай их и делай, что хочешь, и они даже не слова лишнего не скажут. Язык-то у них отсох!
— И для какого бескуда мне эта услужливая нежить, если я до нее не дойду? Замерзну сейчас насмерть да упаду вон в этот сугроб.
— Светко, перестань уже ныть. И перебирай ногами побыстрее, а не то точно замерзнешь. Эх, небось, нас уже Магистр заждался… Нагоняй опять устроит...
    Черные фигуры продолжали свое движение, дрожа от холода и хлюпая носами. Двухэтажные полукаменные домины богачей постепенно сменялись простыми избами…

    Адепты Ордена Плоского Червя шли по Дохлой — улице плакальщиц, копателей и гробовщиков. Отсюда было рукой подать до беловодского кладбища, что служителей Плоского Червя, безусловно, не успокаивало.
— Главное, поскорее закончить. Жутко здесь все-таки, — сказал Крив. Остальные были солидарны.
— Сто пудов дикая нежить будет. Нутром чую...
    В вое снежной бури послышались чьи-то шаги.
— Ребят… кажись, идет кто-то… огонек мерцает...
— Упырь… или этот… как его там… вурдалак!
Здебор, как самый быстро соображающий, показал пальцем в огород.
— Живо сигаем туда, за забор!

***
    По Дохлой улице шли не упыри или вурдалаки. Это четыре бравых стражника Вольной Беловодской Республики патрулировали город.
    Поскольку патрулирование, по мнению беловодцев, было занятием чрезвычайно скучным, они по пути рассказывали друг другу разные побасенки и вспоминали анекдоты.

— И вот, значит, — поведывал тучный Воротислав, — когда Добромир узнал, что я самогоноварением занимаюсь, он не стал мне выговор объявлять или увольнять меня. Напротив, пригласил со своей продукцией на гулянку офицерскую. Питье народу понравилось, так что меня через пару дней повысили. Вот так я десятником и стал!
    Стражники захохотали, а Вторак потянулся к фляжке для “сугреву”.
— Приходится теперь, правда, приказы Усатого выполнять в этой области. Следовать плану, который он составляет… но за такую подработку он приплачивает, и неплохо.
Хочу я теперь на вырученные деньги гоблинский аппарат купить. Можно сказать, это мечта моя.
— Единственная моя мечта, — вмешался Вторак, — это в тепле сейчас оказаться, а не колобродить туда-сюда в мороз.
— Веселин, а у тебя мечта есть?
— А то! Была бы моя воля, — задумчиво произнес Веселин, — я бы в сольвейгские стражники пошел. У них там жалованье лучше, а форма — красота! Рассекал бы в шляпе с пестрыми перьями, в рукавах таких широких с разрезами, шароварах размером со все Луговище, э-эх … Тулупы там, наверное, страже не жалеют, если так посудить. И у десятников там человек десять, а не меньше.
Хотя, если выбирать, тогда лучше в сольвейгские почтальоны идти. У них там почета и уважения даже больше, и мечи им дают во-о-о какие!
    Стражники захохотали.
— Кто ж тебя в почтальоны возьмет? Ты ж дрищ, каких еще на свете поискать надо. Меч двуручный тебя перевесит, и все!
— Знаете, вы тоже тут не богатыри! — обиженно провозгласил Веселин.

    Тем временем послышался какой-то шорох. Стойко всех перебил:
— Вы ничего не заметили? За той избой шелохнулось что-то.
    Краснокафтанники ничего не заметили, поскольку были слишком увлечены разговором, но на всякий случай решили проверить. Ведь если молчаливый Стойко посчитал нужным что-то сказать, то не верить ему на слово — себе дороже.

— Нет тут никого, — сказал Воротислав, бросив взгляд на улицу и ближайшие огороды. — Показалось тебе, Стойко.
— А тут и за тем забором снег почему-то притоптан... Ходил кто-то, причем совсем недавно.
— Ну, ходил и ходил. Мужику какому-нибудь приспичило. Видишь же, куда след тянется?
— А вдруг это… нежить?
— Стойко, странный ты человек, и зачем нежити понадобилось в уборную? Пойдем, хлопцы, дальше, нечего тут смотреть.

    Стражники ушли, а четыре культиста, прятавшиеся за деревянной будочкой и стучавшие то ли от холода, то ли от страха зубами, облегченно вздохнули...

***
    Два почтеннейших дварфа, Ирги Бьярнарсон и отец Гринольв, с трудом держась на ногах, держали извилистый путь в обиталище клана Камнезубов. Первый, поскольку питал наивные надежды, что жена окажется сейчас добрее, нежели бы он вернулся домой утром. Второй же для того, чтобы внушить Хильме высокие религиозные чувства, дабы она не избила муженька скалкой или сковородкой.

— Преподобный! Слышь, преподобный, — обратился к товарищу Ирги, — у меня вопросец есть. Предлагала жинка, значится, кузницу открыть. Город у нас ныне проездной, ходоки то туда, то сюда толпами ходят…
    Седобородый Гринольв обернулся с интересом.
— Ну и спрос на оружие-то возрос. Потому и хотел я тебя спросить… а чего ты об открытии кузни думаешь. И священное учение чего гласит… Выгода — дело одно, а угодно ли Творцу будет?,
— Ну… про кузницы-то священнослужителями много чего сказано. Иносказательно. Про выгоду только ничего не припомню. Впрочем, если так покумекать по-богословски… рудников железных в Беловодье нету, так что придется железо издалека привозить. Что недешево. А Сольвейг, ближайший город, это те город ремесленников, где оружие делают только так; да еще и марку свою в Бел возят… не, не потянешь ты с ихним оружием,не потянешь. Задушат тебя. Стало быть, Творцу твоя задумка неугодна.
— Да я не о торговле тебя спрашиваю! А о, бхут подери, высоких сферах.
— А ты подумай, с чего б такие условия в торговле завелись? Оно ведь не просто так появилось, это ж все промысел Творца! Завел Он, значит, при создании мира такие порядки, и было Ему так угодно…
— Чтоб у меня оружие не продавалось?
— В том числе и это. Пути Его неисповедимы. Пожелал Творец, значит, так; и нечего с Ним спорить…
— Словоплет ты, Гринольв… Сразу видно, священнослужитель… но это хорошо, конечно, будешь меня перед жинкой оправдывать, а то, боюсь, некому открывать кузницу будет.

    Дварфы оказались на перекрестке, и Ирги, у которого от количества выпитого отказало пространственное мышление, задумался:
— Мудрые старцы не говорили ничего, в какую сторону тут поворачивать надо?
— Видишь шпиль Ратуши?
— Шутишь небось? Метель же, не видно ни зги.
— И я не вижу. А шпиль справа должен быть, вон там. А если он справа, то тогда Каменный городок слева… или тогда прямо надо идти?

    Ирги волевым решением повернул налево, в сторону Дохлой улицы и кладбища, и Гринольв, верный спутник в его злоключениях, пошел следом.

***
    Четыре бравых беловодских стражника брели вдоль бесчисленных лавок гробовщиков. По обе стороны улицы красовались вывески с названиями то высокопарными, то являющимися изумительными образчиками черного юмора, причем было их так много, что Втораку даже подумалось: “Удивительное, конечно, дело! Гробовых дел мастеров у нас в городе больше, чем жмуров за год. И на какие харчи они только все живут?”. После чего в мыслях незаметно для себя пришел к тому, что будь он восьмидесятилетним стариком, непременно приехал бы отдавать Богам душу в Беловодье. Просто из сочувствия к местному похоронному делу.

    Между тем патруль добрался до памятника герою Дохляку, своего рода архитектурной доминанте улицы. Истукан почему-то на Дохляка не был похож даже издалека (скорее даже наоборот, походил на Здоровяка), но беловодцам тем не менее очень и очень нравился.
Именно около него десятник Воротислав приказал соратникам остановиться. Вторак сразу же воспользовался паузой, чтоб отхлебнуть “для сугреву”, а Веселин принялся обхаживать памятник.
— Ну стату́я! Была б она деревянная, сейчас костерочек бы сделали.
— Отставить костерочек из статуи, — перебил десятник. — Некогда нам. Надо по маршруту дальше двигаться. По Утопленникову переулку и дальше до кладбища, как Добромир велел.

    Стойко тем временем окликнул. Зачастил он в этот день:
— Слава! Опять кто-то идет!

    Из пурги вышли два пьяных в стельку дварфа. Не то, чтобы они были ожидаемы в разгар Мертвой ночи, но и не сказать, что особо сверхъестественны. Так что у стражников, уже приготовившихся было к худшему, камень с души спал.

— Милейшие, — обратился к ним Воротислав, — а вы чего тут забыли? На дворе так-то стоит Мертвая ночь.
— Да мы сами понимаем, что ночь. Чай не дураки, — он услышал в ответ.
— Не обычная, а Мертвая! Нежить по улицам может ходить. Упыри там, ангиаки. Шли бы вы домой подобру-поздорову, а не бродили по улицам.
— Хамишь. И не столько мы пьем, чтоб всякая нежить мерещилась… как раз домой-то мы и шли… скажи только, далеко еще до Каменного городка?
— Он в другом конце Беловодья вообще-то.
— В смысле, в другом конце? А здесь тогда что?
— А здесь Дохлая улица, Храмовая сторона.

    Опешившие дварфы медленно развернулись и пошли в обратную сторону, по пути выясняя, по чьей вине они зашли в такую глушь.
    Последняя фраза, обрывки которой услышали краснокафтанники, была:
— Погоди, Ирги… Творец нам в допомогу… я короткий путь знаю...

    “Проводить что ли их? — подумалось сердобольному десятнику, когда дварфы скрылись в буране, — они ведь так в Сольвейг побредут…”

***
    Члены Ордена Плоского Червя огородами добрались до Утопленникова переулка. Они только что чудом оторвались от беловодской стражи, вероятно, прознавшей о готовящемся ритуале. Людей в том патруле, как считали адепты, было много — человек десять, а то и пятнадцать. Это с одной стороны пугало, с другой вызывало гордость — ишь, какие они, однако, важные!

— Мы сегодня, ребята, молодцы! — ликуя, заявил Здебор. — Ловко мы от стражи отбились, Магистр будет доволен.
— Ловко-то оно, конечно, ловко, — сказал Крив, — но я только одно не могу понять: зачем нам надо именно на кладбище, именно в холодный месяц и именно ночью ломиться.
— Как зачем? Нежить подымать.
— Понимаю я это… но почему нельзя сделать это в Червень-месяце, когда липы цветут? И не на кладбище, а не бережку каком-нибудь, среди рогоза, на рассвете.
    Здебор ответил заученной фразой про потоки энергии и расположение звезд, а Крив все не унимался:
— ...а черные балахоны, капюшоны, посохи, гримуары с жуткими названиями, свечи и черепа нам зачем? Ясно, что символы некромантской професси, изпокон веков так заведено… но разве ритуалы нельзя не в полумраке, при дневном свете проводить? И в кафтанчике каком-нибудь нарядном.
    Жив разговор поддержал:
— Наверное, потому некромантов во всех городах и гоняют. Видят всю эту символику с костями и черепами, ритуалы наши на кладбищах и думают: да нездоровые они там все! А откажемся от всех этих церемоний, гляди, и люди к нам потянутся!
— Правильно говоришь… демонопоклонники уже давно от всего этого дикарства отказались, они на одной ноге с современным миром. А мы чем их хуже?

    В метели стали видны две фигуры. Передвигаясь как-то не по-человечьи, волоча ноги, они медленно и неумолимо приближались. Из глоток поднятых из могил дварфов извергались непонятные адептам жуткие звуки.
— Стойте! Кто это идет?
    Незнакомцы ответили все теми же утробными звуками, ни на миг не прекращая движения.
    Ученики-некроманты побледнели.
— Не люди это, — прошептал Здебор, — не люди...
— Нежить это! — закричал Крив, — Хранителями клянусь, дикая нежить!
— А может, это магистрова нежить?
— Тогда мы с ней лицом к лицу встретились, а она в спину идет!
— Думаешь, она размышляет, с какой стороны ей к нам заходить?

    Здебор в панике принялся отламывать тоненькое деревце — чтоб было чем от умертвий отбиваться. А Светко с теми же целями судорожно лепил в руках снежок.
Крив подтолкнул Жива:
— Т-ты у нас сам-мый толк-ковый, смагичь чего…
— Ч-чего смагичить?
— Н-не знаю… магию там некромантскую… волшебные слова произнеси!
    Жив трясущимися руками сделал несколько жестов, которые подчерпнул у заезжих фокусников, и, заикаясь, произнес волшебное слово:
— О-сстановись! П-пожалуйста!

    Вдруг один из неживых дварфов спросил с заплетающимся языком:
— ...а вы не подскажете, где здесь… Каменный городок?
— Сгинь! Сгинь!!! Вернись в могилу, из которой ты вышел!!! — завизжал Светко и бросил со всей дури снежок, но промахнулся. — Помри, некромантское отродье!!!
— ...чего? Чего ты сказал?! А ну повтори, поганец!

***
    Среди воя вьюги краснокафтанники услыхали пронзительные крики, а затем громкую ругань на дварфийском.
— Славка! Случилось что-то…
— Мертвяки из могил повылезали!
— Да я слышу. Эх, вот так и знал, что сегодня случится какая-то дрянь!
    Десятник Воротислав выхватил из ножен саблю и побежал в сторону, откуда послышался истошный вопль. Остальные стражники помчались следом...

    То, что увидели краснокафтанники на Утопленниковом переулке, никак не вязалось с их ожиданиями. Два напившихся до синих гоблинов дварфа самозабвенно бились с тремя неизвестными в длиннополых одеждах. Еще один человек, все в таком же балахоне, залез на старую яблоню и с нее вопил что-то нечленораздельное.
— Не, ну это уж совсем безобразие. Вяжем их, хлопцы!

***
    Воевода Вольной Беловодской Республики Добромир той ночью не спал. Он сидел в Приказных Палатах (являвшихся ветхой тесной избушкой) и кое-что чиркал на листке. Произведение, выходящее из-под его пера, было в сложном жанре, который пан воевода по неграмотности называл “рапортом”. В действительно же получалось не официальное донесение, а текст без всякого сомнения художественный и притом настолько специфический, что у любого пандорского литературоведа при его виде глаза бы на лоб полезли. Среди канцеляризмов и просторечий цвели цветы мудреных метафор, то здесь, то там встречались эпитеты, а также фигуры речи, доселе природе неизвестные. Из-за этих хитрых завихрений Добромировой мысли лишь отдаленно угадывался сюжет про то, что в ночь с 24-ого по 25-ое Лютовея в Беловодье не произошло никаких эксцессов.
    Особенно Добромиру нравилось, как изящно он в конце подводил к мысли о необходимости увеличить страже “хвинансирование”. Эти строки, как он считал, если и не войдут в сокровищницу мировой литературы, то на Совет, которому он собирался подавать на следующий день “рапорт”, впечатление, несомненно, окажут.

    Когда моржеусый воевода собирался поставить под своим любовно созданным творением подпись и печать, кто-то постучал в дверь.
— Войдите!
    В избу зашел десятник Воротислав и в знак почтения снял стальную каску.
— Пан воевода, у нас тут случилось происшествие! На Утопленниковом переулке у входа на кладбище пьяные дварфы с монахами подрались. Служителями какого-то червя.
Добромир резво вскочил с табуретки.
— Дварфы с монахами? Около кладбища? В Мертвую ночь? Ты вместо патруля с подчиненными квасил?!
— Все как есть говорю, пан воевода! Мы их всех скрутили и в сарайчик упекли, ждем, пока в себя не придут. Можете сами посмотреть, коли не верите.
    Десятник смотрел в глаза воеводы честными невинными глазами.
— Ладно… допустим, поверил я тебе. Пусть и в самом деле дварфы с монахами махались. В Мертвую ночь у кладбища. Но что мне в Совет писать? Они ж решат, что я на старости лет рехнулся!
    Когда Воротислав уже хотел было ответить, что такое впечатление было бы весьма справедливым, Добромир схватил со стола листок и сунул его десятнику.
— На вот, читай! Что это я такое написал?
    Десятник, не до конца понимая, что происходит, прочитал первые несколько строк и ответил:
— Письмо, пан воевода... Эпистолярный жанр.
— Я тебе дам “столярный”! Это рапорт. И я должен его вручить утром пану Станиславу и попросить, чтоб он хвинансирование страже поднял. Что он нам подымет, ежели решит, мол, мы в Мертвую ночь порядок навести не можем? Ежели у нас на улицах дварфы с монахами дерутся?
— А вы, пан воевода, все приукрасьте. Пусть бравая стража остановит стычку между дварфами-гробокопателями и бандой некромантов. Пан председатель и Совет это прочитают и решат, что мы Республику от такой страшной опасности спасли… а монашков и пьяниц мы утром отпустим.

    Добромир, раздосадованный, что мир так и не увидит его шедевр слова, швырнул листок на стол и уселся снова на табуретку.
— Ладно, Славка, ты свободен сегодня. Выспись, отдохни — заслужил. К работе в первак вернешься… и кстати, как там самогонка-то твоя? Сольвейгский шериф ее ждет не дождется, говорит, мол, с таранькой самое оно.