Заснеженная пустошь простиралась во все стороны. До самого горизонта – ничего, говорящего о том, что этот мир ещё жив, ни деревьев, ни звериных следов, ни одинокой птицы где-то в вышине, заблудившейся над бескрайним простором. Только одинокий дух блуждал по безжизненной пустыне, злясь на весь свет и надеясь отыскать место, тысячи лет назад бывшее его домом.

    (Потеряли смысл слова,
    «Нет такого!» – говорит Война.)

    Да ладно бы он не мог найти само место, но даже русла рек, берега которых навечно врезались в его память, исчезли. Совершенно ничего! Постепенно смеркалось, он представлял, как удлиняются тени деревьев и старой сторожевой башни. Что ж, ему стоит лишь пожелать, и башня вернётся такой, как он её помнит, но разве это не будет ложью? Разве вернётся Ингила? Разве будет вести протоптанная дорога из ворот да в целое море трав? Глупо. Никто, ни один, даже самый могущественный, дух не может создать жизнь такой, какой она была раньше. Каждый раз, если вообще хоть что-то живое получится, это будет нечто новое, со своими законами, то, что будет развиваться в неведомом создателю направлении. Не говоря уже о том, что жизнь вообще прекрасно обходится без какой-либо помощи свыше.

    Он не в праве злиться на изменения своего мира. Тысячи лет назад он чуть не стал причиной его гибели и заслужил своё изгнание. Стоило снова бежать отсюда, сваливать словно вору, пока его не заметили. Вот так украдкой поглядел и в путь! Снова в проклятый космос.

    Дух оторвался от поверхности планеты, он летел прочь, не оглядываясь на тёмную пустошь, на мерцающие миллионами огней города, растянувшиеся широкой линией вдоль экватора. Космос для него всегда был большой пустышкой – он, наверно, никогда не забудет, каким представлял его раньше, когда был живым. Небеса населяли боги, они держали табуны лошадей, пировали за длинными столами, рождались и умирали. Он ненавидел их, мерзких самовлюблённых божественных скотов, но вот пожалуйста – перед ним огромный пустой космос, и он был бы рад увидеть здесь тех, в кого верил и кого ненавидел тогда.

    Вот солнце – огромный безликий шар, один из многих, а между ними – холодная немая пустота, бездна. Раньше он не мог представить себе бездну, не мог постичь этой огромной пустоты. Если бы… если бы ненадолго стать пусть не живым человеком, а хотя бы кем-то, кто может себя обмануть, солгать себе, закрыть глаза, и почувствовать собственное дыхание. Ничто не может быть тяжелее, чем не быть живым!

    Он пролетел мимо странного сооружения, словно зависшего в космосе. Там называют это «кораблём»; он знал, что «корабль» невероятно быстр – может, он долетит до его планеты через несколько лет. Возможно, там ещё будет кто-то живой, но чаще они населены лишь трупами и безумными големами. Пустой сучий космос, пустые «корабли», пустые планеты. Да, он знал, что космос населён, в нём полно жизни – вот только островки этой жизни были так малы и так далеки друг от друга, что это не могло не разочаровывать.

***

    Дух замер возле висящего в космосе куба. Он был больше любого «корабля», но меньше населённых жизнью планет. Дух знал, что это. Много раз он прилетал сюда, зависал рядом, чувствовал притяжение, видел, как другие духи попадают внутрь, как их безвозвратно затягивает шкатулка. Раньше здесь была планета, почти такая же, как и его родная. Дух не видел, как она погибла, но тысячи лет думал о том, что он не уничтожил свою собственную. Кто-то, какой-то другой дух, похожий на него самого, смог сохранить остатки планеты и выстроил вокруг них шкатулку. Внутри, под дикими и массивными потоками энергии, чувствовалась жизнь. Он не знал, хватило ли бы у него сил сохранить жизнь, разрушив свой мир. Духи никогда не знают пределов своих сил и боятся когда-нибудь узнать их, дойти до краёв, после которых уже точно ничего не останется.

    Шкатулка манила многих духов, многие были слабее него, они слетались сюда с разных планет, тянулись к стенам куба, прикасались к ним, уходили внутрь, и не могли выбраться. Он и сам чуял эту тягу – подобного к подобному. Один чёртов бестелесный дух – к тысячам других. Но его манило туда не только это. Вот бы заглянуть внутрь, посмотреть, как выглядят живущие в шкатулке! Они похожи на людей его планеты? Ему хотелось верить, что да. Но что до веры, если он знал, что этот мир умирает? Медленно-медленно, но с каждым духом, попавшим внутрь, в шкатулке становилось всё больше и больше энергии хаоса. Тысячи лет он наблюдал за этим и всё чётче чувствовал избыток магии внутри, она бурлила, кипела, духи раздавали её смертным, смертные полагались на неё и заставляли кипеть ещё больше. Когда-нибудь магия уничтожит этот мир – так разлетаются на куски глупые разноцветные шары, переполненные воздухом, и рвутся нарывы на коже, выпуская гной.

    Был ли способ остановить это медленное умирание мира в шкатулке? Может быть… если хотя бы живые перестанут множить хаос, используя магию. Но разве видно им там, внутри, насколько страшны эти силы? Они-то не стояли в шаге от того, чтобы разрушить всё своими руками! Магия имеет много общего с войной. Её можно использовать на благо человека, но чем больше, тем хуже для всех. Он видел войны на других планетах – если бы у него были бы волосы, они встали бы дыбом. Клубы огня, потоки смертоносных лучей, груды щебня на месте городов, только что наполненных жизнью. Ему хотелось сказать: «Я не делал этого, я же был просто маленькой фигуркой с мечом, я не мог бы сделать такого…» Жалкое оправдание. Именно это он делал, будучи «человеком», и чуть не сделал, осознав свои силы, свою, чтоб её, магию.

    Тысячи лет он смотрел на шкатулку с одной мыслью: «Я не уничтожил; меня смогли остановить». Но теперь, когда он взглянул украдкой на свой живой мир, эта мысль больше не приносила ему мрачного удовольствия. Планеты, шкатулки, надо же… Какой в них смысл, если не найти больше свою родину?